На поезде до Калки

Раннее утро. Едем на вокзал. Город едва просыпается. Оживают и тротуары: кто провёл там ночь, прозревает к новому дню.

Дорога на поезде те же три часа, что в Агру, только что едешь в диаметрально противоположном направлении - на северо-запад. Гину всю дорогу сидела с Гоги и выслушивала бесчисленные её рассказы о прошлом, о юности, о дяде, о родителях, о том, как она пробивалась через бесконечные препоны, встающие перед каждой индийской женщиной, которая хотя бы как-то намерена выйти из предназначенной обычаем колеи. А Гоги была просто-напросто "бешеной", она, по её воспоминаниям, прямо-таки бросалась на препятствия и билась, подобно мифической богине, пока не одолевала демонов... Сколько лет жила она в скромнейшей комнате, она, решившая быть художницей вопреки тому, что само шло в руки - её великий, признанный дядька, любивший её, был готов помогать ей, править руку, ставить стиль, переставлять слова... Именно это вызвало у неё единственную возможную для неё реакцию: уйти прочь, найти своё поле, где никто из авторитетов не способен повлиять на её самовыражение, изменить её реальное лицо, подкрасив его своими красками.

Дорога Калка - Шимла

Заказали машину накануне.

По дороге Гоги рассказала, в частности, вот это.

Отец и дядя (Яшпал) были очень близки. Их мать отправила одного мальчика, Яшпала, в религиозную школу изучать санскрит. Еще он выучил фарси. Позже, в тюрьме, в тридцатые годы, он выучил французский, да так хорошо, что сам перевёл свои рассказы, и они были опубликованы во Франции. А младшего брата, отца Гоги, мать послала в мечеть - учить Коран... Он в результате прекрасно знал арабский и урду. Братья были очень близки. Когда кто-то из товарищей Яшпала "завербовал" младшего брата в партию, Яшпал рассердился: он же только в девятом классе, ему учиться и учиться!

Гоги помнит, как ее мать и отец обсуждали с Яшпалом его рассказы. Он часто спрашивал ее мать, так ли ведут себя женщины, как он это это описал, так ли думают. Гоги стала его любимицей, когда ей было всего девять лет. Она прочитала тогда его роман про женщину с гор, которая убежала из дому с водителем грузовика в Бомбей. Женщина было молода и красива, и в результате ее стали снимать в кино. Шофера же кто-то спровоцировал на драку, он ткнул обидчика ножом, получил срок, десять лет. Когда, наконец, вышел из тюрьмы, то пришел к ней. Она же уже была, как выразилась Гоги, director's woman, она уже далеко ушла на своем жизненном пути, и не способна была, конечно, вернуться к нему. Пропасть между ними была уже слишком непреодолима, но она мучалась этим. Гоги прочла это и все поняла. Дядя не поверил, устроил ей экзамен, она же на все вопросы его ответила... С тех пор ее место было на ручке кресла по левую руку от дяди. Он и советовался с нею, и диктовал ей, а когда домашние протестовали, что он так ее выделял, что, мол, забалует ее совсем, он лишь сердился, но был тверд: она умница, она читает, она не такая, как все... Он вообще хотел, чтобы она писала, он заставлял ее писать, правил ее тексты. Ей же не нравилось, что правит, и настал момент, когда она сказала: "Это не мой текст. Я - не такая!" И порвала или выкинула свои творения. И стала заниматься графикой. Сейчас Гоги Сародж Пал - ведущая художница Индии.

По приезде в Калку забыли в вагоне два полихэтиленовых пакета с вещами. Бегу обратно, едва не теряя сознание: высота сказывается. Из вагона уже выглядывают несколько проводников. Слава богу, станция конечная. Я и заикнуться не успел, как пакеты тут же отдали. И тут же некто в военной форме учиняет экспресс-допрос: кто? Откуда? Зачем? А главное: а вот это чтo у вас за предмет?.. И в его протянутой руке перед моим носом оказался продолговатый, болотного цвета цилиндрик... Вмиг все поняв, отмахиваюсь: да не диверсантская это штуковина, это я привез такую фигню, чтобы комаров отпугивать, вот смотрите! Поворачиваю кольцо на верхней части, и они на миг чуть отшатываются, только на миг, но мне ясно, что им приходилось бывать в разного рода передрягах. Цилиндрик начинает едва слышно зудеть. Вот видите, говорю, если б вы были комарами, вы бы предпочли держать от меня подальше. Смеются, машут руками: иди. Тащу все к машине, а сам думаю: быстро они мои вещи обыскали, пяти минут не прошло, как мы из вагона вышли... Да, на днях в Бомбее был взрыв в электричке, причем в женском вагоне (да-да, в электричках здесь раздельные вагоны, это реальность) и погибло около ста человек...

Симла и семинар о Яшпале

В Симле (или же, правильнее, Шимле) нас поселили в одной из множества гостиниц, сразу после того места, где дорога в черте города ныряет в туннель. Шимла славится на всю Индию как место для совершения свадебного путешествия. Вообще по пути в Шимлу (а это шесть часов по горным дорогам) заметен размах туристского строительства. Везде, где мало-мальски красивая панорама (а значит: почти повсюду!), на придорожной стройке копошатся рабочие, в основном все те же невысокие, некрупные индийцы из племени, которое заняло эту нишу (как когда-то чистильщиками сапог в Москве были исключительно айсоры - ассирийцы, которых мы от невежества звали "армяшками").

Номер небольшой, удобный: стол, два стула, большая кровать, на тумбочке в углу извечный телевизор, туалет конечно же мраморный. Задняя стена комнаты отделана деревом. Дверь из номера выходит на балкон, который одновременно служит коридором для пяти или шести таких же номеров: здание узкое и высокое - земля здесь дорога. С балкона вид далеко-далеко над верхушками деревьев, над холмами-горками, гряды которых волнами идут до горизонта в две стороны, на запад и на юг. Справа и сзади гостиницы "наша" горка. На ее склоне справа еще несколько гостиниц, тоже узкие, вытянутые вверх здания. Они стоят на повороте основной дороги и на выезде боковой. Здесь вечно что-то происходит: автомобильные гудки то и дело принимаются голосить, пытаясь настоять на своём, перекричать остальных. На самом деле, правда, там ничего не происходит. Весь шурум-бурум разражается всякий раз именно потому, чтобы предупредить происшествие. Дорога, конечно же, узкая, и любой пешеход или мотоцикл может стать преградой для спокойного проезда.

Взглянешь с балкона вниз и видишь только головы прохожих, неторопливо тянущихся с дороги вверх по узенькому проходу-улочке, на которую выходила гостиница. Посмотришь с балкона напротив и увидишь лишь крышу здания над его двумя этажами. На самом деле, конечно, оно спускается вдоль горы вниз еще этажей на пять...

Шимла быстро изменила уже было сложившиеся у меня представления об Индии. В отличие от Пуне, Бомбея, Гоа, Дели, Агры, здесь почти нет горизонтальных поверхностей, равнин. Чтобы куда-нибудь добраться, здесь можно передвигаться только вверх или вниз, причем пешком это довольно утомительно, особенно попервоначалу. Дышать здесь в первые дни трудно. Шимла находится на высоте 2 км над уровнем моря. Здесь прохладно, а временами просто холодно! После 35-градусного Дели к вечеру дня нашего переезда в Шимлу нам понадобились свитеры: дул ветерок и термометр показывал ... +9*С. Погода в Шимле меняется быстро. В один из дней за считанные три часа прошла гроза с сильнейшим ливнем и градом, потом из-за облаков ненадолго выскочило ошалелое, жаркое солнце, но вскоре мы оказались в густом тумане, внутри которого ниоткуда срывались редкие, огромные капли, плюхаясь у моих почти невидимых ботинок. Это был, конечно, не туман, а очередное облако. Они тут привидениями, произвольно изменяя форму, быстро ползут вверх по крутым холмам, будто опираясь на них, и вскоре растворяются, едва обретя самостоятельность.

Проснулся однажды рано утром, встал. Меня охватил собачий холод, который не чувствовался под толстенной, в ладонь, ватной периной. Полностью проснуться всё же не смог, даже под душем, хотя он был ледяной - поленился подождать, пока нагреется бак от электрической спирали. Когда в рот попала вода, ругнул себя, но подумал, что микробы в таком холоде не живут. Вышел в комнату, стал вытираться и обратил внимание, что в обшивке задней стенки в номере торчит небольшая ручка. Автоматически потянул за нее. Приоткрылась совершенно незаметная форточка - в ней вместо стекла была, оказывается, крышка, и её деревянные планки шли заподлицо с планками стены. Я поглядел и замер: по ту сторону форточки, прямо передо мной, метрах в четырёх, во дворике дома на задах гостиницы, стоял ... мой дед.

Так, понимаю: вы думаете, что я перебрал накануне чего алкогольного или накурился до чёртиков. Но вы неправы.

А дед в проёме форточки был худой, с выступающими ключицами, лишь в белом исподнем. От него, стоявшего перед чёрным провалом полураскрытой, синего цвета двери дома, шёл пар. Он знакомо посипел, долго прокашливался, сплёвывал, прочищая организм от ночных застоев. Умыл лицо под потоком, выбегавшим из небольшой трубы. Вот он разгладил густую седую бороду и посмотрел прямо на меня, не подавая, правда, признаков, что меня видит... Я отчего-то быстро прикрыл форточку.

Не было седых волос у моего деда. И бороды не было. Он был, правда, тоже худ, даже худее этого, индийского старика, и лицо у него такое же, костистое, будто тёсаное, не очень-то русское лицо. Горское скорее. Вот-вот, горское: мать рассказала как-то, мне уж было за тридцать, что по линии её отца у нас есть какая-то кровь с Кавказа, "персидская", как говорили в их городке. Во всяком случае какую-то прабабку какой-то наш предок привёл с одной из персидских войн, вроде из Закавказья. Откуда до Индии, если разобраться, рукой подать.

Именно в Шимле встретишь немало лиц и фигур, не похожих на остальную Индию. Вообще в штате Химачал Прадеш немало горских племён, их называют общим словом "пахaри". Они в историческом родстве с различными этническими группами, далеко за пределами этого региона. Пахaри говорят на своём языке, точнее на языках, у них не меньше десятка наречий, причём у многих нет письменности. Хотя те, кто спустился с гор в долины и живёт теперь в городах, носит уже одежды, которые иностранцы традиционно ассоциируют с индийской (у мужчин легкие панталоны и длинную рубашку с разрезами по бокам и долгополый пиджак-"кафтан", у женщин сари, или попросту нынешние, всё нивелирующие, интернациональные, футболки и джинсы. Всё же нередко в толпе в Шимле можно видеть мужчин, завёрнутых в шерстяные накидки, которые выглядят как одеяла, и в вязаных шапках, которые - как чулок на голове, только оставляют прорезь для лица. Или женщин в чудесно расшитых платьях из плотного материала. У горцев из некоторых племён к тому же не индо-европейские, "кавказские" типы лиц, а собственно азиатские, монгольские, китайские: конечно, тут и Тибет и Китай неподалёку, за горами.

Я снова открыл форточку в полутьму, из которой резко потянуло утренним холодом. Двор тот же. И дом. Деда не было. Синяя дверь прикрыта. И - тихо-тихо. Магия кончилась. Я наконец проснулся. Воздух сырой, ледяной. Форточку пришлось притворить.

Распахнул дверь наружу, на другой стороне комнаты - и только не зажмурился от яркости утра. С этой стороны солнце уже вышло из-за горы и осветило всё. Справа от меня, у соседней двери, лёгкое движение. Взглянул. Округлый, славный индиец стоял, протягивая руки в сторону двери, а оттуда выплывала чудесная, как роза, благоуханная, как лунная ночь, сияющая, как снежные пики гор, как роса под лучами нежного рассвета, чувственная и гордая, как олениха в пору гона - ну, конечно же, индийская невеста! Она была одета во что-то невообразимое, на ней было накручено множество слоёв тончайших одежд, её лицо было в меру усталым и в меру лучащимся.

Я было отвернулся, чтобы не помешать их интимному схождению на плитках балкона-прохода, несмотря на шуршание нашего седовласого этажного "мальчонки", который конечно же бегом волок в очередной номер стаканы с чаем и пышущий жаром завтрак. Но за моей спиной тут же возник вопрос, который был повторен и не раз, пока я не понял, что это ко мне и не отреагировал на него.

"Из зис э видео кэмера, сё?" - вопрошал молодожён из соседнего номера. Потому что, как уже вспомнил я информацию из туристской брошюры, Шимла - столица индийских молоджёнов. Если ты женишься и не едешь в свадебное путешествие в Шимлу и далее, постоять на снегу, покидаться снежками, значит и муж ты никакой и дела твои финансовые донельзя плохи. Шимла сегодня, да и весь штат - цель путешествия многих, если не большинства индийских молодожёнов. Все эти бесконечные гостиницы с видом на очередную очаровательную долину - для них. Все эти магазины в городе в основном для них же. И, скажем, буханье музыки вчера в два часа ночи, дробь барабанов, крики людей - это всё остатки свадебных увеселений, требуемый ритуал отдачи почтения новой семье, смыслу жизни, её продолжению.

Да, сознался я, в самом деле видеокамера. Дальше идёт пантомима: он не то не знает, как выразить свои пожелания по-английски, не то слишком волнуется. Но сила искусства делает своё дело. Всё ясно без слов. Человек желает быть запечатлённым вместе с невестой на фоне гор. Я - тот самый волшебник, который может сделать его счастливым. Одним, незаметным нажатием кнопки "Пуск"... Конечно я снимаю их обоих. После чего я, жертва западного практицизма, пытаюсь что-то сказать про то, куда, мол, прислать снятое. А они, потрясённые исполнением сокровенной мечты, уходят вниз - за ними уже пришла машина, их путешествие продолжается. Они уже запечатлены. Это - главное. Неужели не ясно?

* * *

Каждый день за нами присылали машину, чтобы отвезти в зал, где проходила конференция.

Яшпал (3.12.1903, Фирозпур, Восточный Пенджаб, - 26.12.1976, Лакхнау), индийский писатель. Писал на хинди. Окончил Пенджабский национальный колледж в Лахоре (1925). Участник национально-освободительного движения; находился в заключении в 1932-38. В 1939 опубликовал сборник рассказов "Полёт из клетки", содержащий черты романтизма. Социально-политические романы "Товарищ Дала" (1941), "Товарищ по партии" (1946) и др. рассказывают о деятельности индийских коммунистов в 40-е гг. Автор исторических романов "Дивья" (1945, русский перевод 1959), "Амита" (1956), антибуржуазного романа "Лики людские" (1949). В рассказах, тема которых - пробуждение классового сознания героев, обличал религиозное ханжество и кастовые предрассудки. В романе-дилогии Я. "Ложная правда" (1958-60, русский перевод 1963) - о судьбе индийского народа в период раздела страны и достижения Индией независимости - заметны черты социалистического реализма. Актуальные проблемы индийской современной жизни Я.-публицист трактовал с марксистских позиций. Выступал с пьесами, критическими статьями, переводами. Премия им. Дж. Неру (1969).

Не знаю, как зазвучит Яшпал сегодня. В СССР перевели несколько его книг. Я прочитал рассказы на русском, исторический роман "Амита", а двухтомный булыжник "Ложная правда" или что-то в этом роде не осилил, тем более, что мне в библиотеке Российского культурного центра в Дели не сильно внимательная девушка за пять минут до закрытия выдала лишь второй том. Эта "Ложная правда" считается в Индии его главным романом. Еще его считают провозвестником женской темы и певцом женской доли в индийской литературе. Он был в юности тем, кого сейчас назвали бы террористом (собственноручно убил что-то человек 20), потом отсидел лет шесть в британской тюрьме в тридцатые годы и несколько поостыл. Хотя он был крутым (плюс родился в нынешнем Пакистане, а значит сопереживал все разделение 47-го года особенно остро), в нем, на мой взгляд, есть некая честность письма. Конечно, это вам не Сорокин или Пелевин. И не Генри Миллер. Горький, что ли... Мне все эти моды не интересны. Мне интересен живой голос. У Яшпала я его слышу. Может, из-за живейших рассказов Гоги о нем.

Дорога Шимла - Кангра и жизнь в Кангре

Выехали около 10 утра. В Кангру приехали к вечеру. Около семи.

На следующий день после приезда узнали, что покончил с собой сын садовника. Ему было 21 год, он оказался должен кому-то за образование что-то вроде 15 тысяч, но не помню долларов или рупий. И не смог отдать. Не сдал экзамен или что-то в этом роде. Если рупий, я бы помог парню: это 300 баксов... Садовник не был на работе кажется всего один день.

По приезде хозяева повели нас на смотровую площадку - крышу дневного навеса для коров, которая, однако, одновременно служит местом общения и небольшим кактусовым садом. С неё открывается прекрасный вид, на юго-восток, на широкую ещё в этом месте долину реки.

Я хотел спать на улице, под звёздами. Хозяин воспротивился: леопард, мол... Я было заупрямился. "Понимаете,- говорит хозяин ласково,- к нам нередко приходит леопард, из джунглей". Слово "джунгли" при виде густо заселённой долины как-то не воспринимались серьёзно. Зато когда стемнело, я случайно задержался во дворе, и быстро всё понял на наглядных примерах: собаку поменьше на ночь заперли в комнатах, а на другую, более крупную, с кавказскую овчарку, хозяин при мне надел здоровенный металлический ошейник, сантиметров 15 в ширину, оснащённый несколькими рядами шипов длинной с мизинец... Спать под мириадами звёзд расхотелось...

* * *

Вдруг сломался фотоаппарат. Затвор перестал срабатывать. Сунулся в лавку по соседству с нами, к мужику, что чинит бытовую радиоэлектронику. (Лавка - песня. Таких старых и поломанных, даже порванных вещей не видел, пожалуй, нигде.) О-о-о, покачал он головой, механик йок. Нету их у нас. Никто в городе не чинит. Далеко ехать надо. В центр. Лучше бы в...

Хорошо, всё ясно, но я ему не поверил. Стал спрашивать всех подряд, проверенным, квадрартно-гнездовым методом... Нет-нет-нет, отвечали мне. Наконец кто-то говорит: иди в лавку номер 10 на Джей Маркит. На рынок, то есть. Дошёл. Смотрю - есть такая. Сидит милейший молодой мужик, но торгует ... детскими игрушками. Фигнёй всякой, короче. Ошибся, наверное, думаю. Всё же заговорил с ним. Он обрадовался гостю: скучно, однако, целый день сидеть да по телевизору в уголочке всякую развлекуху болливудскую глядеть. Меня, говорит, Динешем зовут. Сюда садись, гостем будешь.

"Да мне вот фотоаппарат..." - начал я, но Динеш уже махнул рукой куда-то наружу лавки и из вечереющего воздуха перед нами тут же объявился очередной худенький индийский мальчик с подносом, на котором стояли два металлических стаканчика с белёсым чаем.

Я вообще-то спешил, однако фотоаппарат тоже надо было починить... И я решил не закипать, а - расслабиться и, как говорится, получать удовольствие... Посидели, попили чай, поговорили о том, о сём. И - нравится ли в Индии? И - как там в России? А Путин? А Ельцин? А Горбачёв?.. Когда дошли до Сталина, я понял, что не одним теликом жив этот человек. На случай, если он серьёзно эрудирован и мы дойдём до Владимира Красное Солнышко, я снова заговорил про фотоаппарат и тут уже стоял насмерть... Правда, чай мы уже весь выпили.

Оказалось: да, игрушками он торгует. Но это так (извините за каламбур) - игрушки. Семейные обязательства, так сказать. Отец поставил его "на лавку". Он же с детства обожает механику и "всё-всё чинит". Оставь, говорит, на ночь, погляжу. Отдал я фотоаппарат, попрощался, пошёл. За угол завернул и тут думаю: а вдруг что... Вернулся и (сдуру, видит бог, бес попутал, больше такого не случится!!!) попросил у него расписку, квитанцию что ли...

Динеш посерел личиком, вроде обиделся. Ответил он мне немного. Что-то вроде: вот же моя лавка. Вот я. Ну куда я, мол, денусь? Разве я кому когда что плохое делал?

Я извинялся долго, ссылался на трудное детство, на дурные привычки, на жизнь среди волчьих просторов капитализма, то в России, то в Штатах... Он вроде улыбнулся. Пригласил к себе в гости. Мы распрощались. Урок: всё, что происходит - общение. Всё служит общению. Откажешься от чашки чая, а твой собеседник, доброжелатель, встанет в тупик: отчего же ты не желаешь уважить, разделить время, посидеть, поговорить, поглядеть друг другу в глаза? Иначе - зачем всё?..

Поездка в Дхармсалу

Какая чудная получилась эта поездка! Наш хозяин отдал на весь день свой автомобиль, с шофёром впридачу, разумеется, худосочным мужиком, под два метра роста, с умными глазами. От Кангры до Дхармсалы 17 км, часть этого пути по равнине, а потом красивейший, долгий подъём мимо огромных сосен - влево, вправо, и так без конца. Земная грудь круто вздымается сама и заодно поднимает тебя над обыденностью равнины внизу. То тут, то там осыпи, и дорогу, и без того узкую, сужают камни, заботливо положенные, чтобы отметить для едущих провалившийся край асфальта. Камни ограждали опасности почти всюду. Но, как водится в Индии, не всегда. По пути встретилось несколько ям недостроенных бетонных сливов, у многих ни ограждений, ни предупредительных знаков.

В небе постоянно кружат огромные орлы, сначала над нами, потом вровень, а потом и вовсе - там, ниже. Потом - гораздо ниже. Наш хозяин проделывает этот путь каждый день: он адвокат, и его офис в Дхармсале. Он ведёт самые разные дела, больше гражданские. В частности, по недвижимости. В Дхармсале, как он говорит, много недвижимости покупают иностранцы. Популярное место становится, почти как Гоа, сказал он.

Дорога наверх, к резиденции Далай Ламы, проходит прямо через ... военный городок. Ничего особенного: будка на въезде, машина крутит новые повороты, по сторонам дороги казённого вида строения, потом будка на выезде. Эта дорога - единственная наверх. Охранять высокого гостя, так охранять. Уже больше сорока лет живёт он в Индии, так же, как и его подданные, сотни тысяч тибетцев, бежавших с родины после того, как китайские войска заняли Тибет в 1959 году. Часовые в будках нас, правда, не проверяли. Наверное, машину адвоката и так знают.

Въезд в МакЛойд-Гандж (так здесь произносят полушотладское название этого места: McLeod Ganj) был забит голосящими автомобилями, и мы вышли, чтобы водитель неторопливо разобрался с очередной проблематикой жизни. Направились мы вверх по дороге, ко входу на большую площадку, где собственно и расположен дворец или резиденция Далай Ламы. Справа, прямо на краю отвесного, многосотметрового обрыва, расположились живописные нищие, тут же носились их дети и собаки. Слева, у стены, на уровне груди, лежали небольшие гладкие камни или сланцевые (шиферные?) плитки, исписанные узорами тибетских слов, удлинёнными, разноцветными буквами. Наверное, пожелания, просьбы, благословения, молитвы - что ещё могло быть здесь, в двух шагах от входа к воплощению Будды на Земле?

Внутрь дворца было не пройти. У стража болтался на боку не игрушечный автомат. В канцелярии нам могли сказать, будет ли Далай Лама сегодня выходить к людям, но мы решили не обременять его своим присутствием: важен ведь дух места, правда? Тем более ни я, ни мои спутницы явными буддистами не были. В поисках духа мы походили по просторной площадке перед входом в резиденцию Далай Ламы, с двух других сторон ограниченную общежитием для монахов и храмовым комплексом. Людей было немного, кое-какие туристы да в основном тибетцы, с медными древними лицами и в ярких, даже для Индии, одеждах. Яркость красок была не бьющей в глаз, не кричащей, а благородной, заоблачной. Как поднебесная радость.

Они принесли эти цвета с собой с Тибета, откуда им пришлось уйти, поскольку они желали спасти свою веру и обычаи, не позволить их поглотить имперской, китайской догме, разведённой коммунистической риторикой. Правда, судьба тибетцев в Индии - особая история. С одной стороны, они долгое время считали своё пребывание здесь временным. И лишь в последние лет двадцать Далай Лама, человек без сомнения трезвый и практичный, заповедал им обосновываться здесь: покупать собственность, заниматься бизнесом. Тибетцы, хотя их после их исхода в Индию расселили по разным штатам, всюду процветают. Их численность значительно возросла. Они предпринимают усилия для сохранения своей культурной цельности: построены новые храмы, созданы школы тибетских искусств, возрождаются почти утраченные было ремёсла. Однако...

Сам Далай Лама уже возвестил, что он - последнее воплощение Будды на Земле, что монахам не нужно больше искать ему "заместителя" по семьям...

По квадратам двора перед резиденцией тем временем бродили старики и старухи с лицами древних богов и духов. То тут, то там сидели бритоголовые, обернутые в оранжевые полотна монахи. Я поднялся на верхнюю площадку, перед входом в буддийский храм, который был в этот час закрыт. Сквозь стекло я, как и другие любопытствующие, увидел лишь едва освещённую у дальней стены фигуру огромного Будды, а по периметру зала, под потолком - священные транспаранты с фигурами божеств. Внутри зала медленно двигались какие-то служители.

Справа от храма, на отлёте, вровень с обычными домами, на небольшой площадке стояли две большие пирамиды-ступы - отображение мироздания, с небесными существами, блюдущими всё живое. Особо чудесны были грудастые демоны на нижнем ярусе, поддерживающие, как атланты, всё над ними.

Постояли у входа в небольшое помещение в правом полуподвале храма. Там было почти темно, и центральную часть комнаты занимал огромный, вертикально поставленный барабан почти от пола до потолка, который легко вращался при прикосновении молящегося. Молящиеся были: две или три старухи и молодой монах. Они обходили круг с барабаном, бубня что-то себе под нос, потом прикасались к стенам, вглядывались в росписи образов. Крошечный колокольчик под потолком коротко звякал, когда колесо совершало полный оборот. Свет входил внутрь через дверь и быстро растворялся там. Снаружи были видны лишь сливавшиеся в цветной вихрь узоры и лики на колесе.

Что стоят одни плещущиеся в бассейне священного храма буддийские монахи, в основном молодые люди, визжащие, как мальчишки и спихивающие друг друга с борта.

По широкой, выложенной камнями тропке дошли до самого конца дорожки, почти до раздвоенной, гигантской косы водопада, где уже воздух был бесконечной росой.

С этих круч ещё дальше до валунов внизу, где меж ними лилась речка, рождённая водопадом, а на самых больших из них сидело по нескольку человек в малиновых одеяниях, обычно в кружок, вроде обсуждали что-то. В видоискателе видеокамеры, наведя трансфокатор на одну из таких группок, я разглядел: что отсюда можно было принять за молитвенное собрание или духовное общение, оказалось делом куда более прозаическим. Монахи играли в карты. Сказать "резались" было бы неверным. Они не выказывали какого-либо азарта, наоборот, являли собой картину спокойствия и смирения, умиротворённости и уравновешенности духа. Другие монахи просто сидели, о чём-то неторопливо разговаривая. Некоторые и здесь купались, в реке, в ледяных, разумеется, струях, или же стирали свои одежды, которые капельками крови или маковыми цветками были всюду разложены по серому муару камней. Отсюда же, с дорожки, всё это представлялось не более чем узором, без деталей - перепад высоты был огромный. "Быть монахом для них всё равно что оказаться на государственной службе: делать надо лишь то, что предписано, а остальное время твоё," - сказала Гину, в очередной раз сообщив нечто такое, что само бы по себе мне не пришло бы в голову. И вдруг вспомнил: в конце восьмидесятых в буддистском дацане под Улан-Удэ я познакомился с молодым монахом, который в свободное от работы время одевался в светскую, советскую ещё одежду и отправлялся на своей машине за 35 километров в столицу, где занимался бизнесом и вообще вёл обычную, "рассеянную" жизнь юного оболтуса...

Поездка в Гаггаль

Утром во дворе под нами, внизу, случилось какое-то движение, раздались выкрики, хлопанье бича. Коров что ли на пастбище гонят, подумал я, забыв, что не в России и коровы тут - привилегированный класс.

Выкрики внизу повторились, за ними тут же последовал чёткий, как выстрел, хлопок. Всё это сопровождали частые, ритмичные удары в барабан. Я пригляделся. В соседском дворе стоял сумасшедшего вида иссиня-чёрный человек, измождённый, полуголый, странно одетый во что-то, чуть ли не во шкуру. В руках у него был длиннющий бич, метров, так, на семь, не меньше, толщиной с запястье. Он им размахивал над головой, а потом с оттягом приземлил на собственную спину, и тут вновь прозвучал этот чёткий, хлёсткий хлопок. В стороне стояла его спутница, тоже с антрацитного блеска кожей, она была задрапирована в цветные ткани, а в руках держала двусторонний барабан, в который неторопливо, уверенно, дробно била обеими руками.

Потом всё стихло, оба пропали куда-то, но минут через десять раздались такие странные выкрики людей у нас во дворе, и снизу, по ступенькам узкой лестницы от кухни вышли оба: сначала показались их головы, они выросли в античные, ливийские, карфагенские бюсты, и вот уже оба были в нашем дворе, под сумасшедший лай мгновенно взбесившихся собак. Женщина так же лупила в барабан, и отчего-то этот звук заполнял всё в окружающем мире, в нём утонули мысли, растворились горы, пропали резкие взвизгивания стрижей, ежеутренне поражавших друг друга параболами и гиперболами своих траекторий. Звуки затопили двор, даже хрипенье собак едва слышалось уже, кто-то - он ли, она ли? - затянул дикую песню-вопль, прерывистую, жуткую, удав хлыста завихлял в уже парном воздухе утра, и лишь громогласный щелчок, грохот удара по чёрной наготе спины и чего там ещё остановил на мгновенье поток повседневной жизни, человек содрогнулся, замер, но не замер стук в бока барабана, подгоняя его, напоминая о его грехах, о новом такте самобичевания.

Гину была как пригвождённая. Она лишь успела крикнуть: "Снимай!" (у меня в руках была видеокамера). Хозяйка наша мельтешила на заднем плане, прислужник выглядывал из-за двери кухни. Я стоял, конечно же, против света. Дальше началась пантомима. Я сделал движение вправо, чтобы встать более удачно, и навёл на обоих свою камеру. Самобичеватель как-то угрожающе опустил бич и тут же перескочил так, чтобы оказаться между мною и своей бабой, заслонив её от меня. Я взмолился, обращаясь к Гину: "Объясни ему, что не надо стоять. Пусть движется." Она может и сказала ему что-то, но мужик явно не знал хинди... И всё дальше было в противотакт. Если я опускал камеру, баба начинала лупить в барабан, а он начинал двигаться, странно, красиво, совершенно не картинно, как двигался бы леопард, я думаю, когда не замечал бы меня. Его бич взлетал над головой, вился, не задевая ни стен, ни растений, и ахом, походящим на странный звук - "хык!" - мясника, впивался в спину кудесника. Но стоило мне поднять камеру, чтобы попытаться их снять, как мужик одним прыжком заслонял своим телом бабу и замирал в недвижной позе, странно картинной и совершенно нереальной, будто был притворщиком, мошенником, самозванцем... Так и не удалось мне снять их в действии. Он был вроде и молод, однако знал, наверное, одно: когда фотографируют, надо долго стоять неподвижно, иначе не получится...

Хозяйка же наша всё это время была в странном ажиотаже. Она как бы гнала их со двора, будто эти люди несли с собой некий сглаз, что-то дурное... Я наконец сбегал за какой-то бумажкой, рупий в сто, подал им, они тут же удалились, как растворились, как растаяли в воздухе. Больше их даже слышно не было. Вообще же во двор каждый день кто-то забредал. Поначалу я думал, что это знакомые и родственники. Но пригляделся: нет, это совсем как во времена моих деда с бабкой в России, когда во дворы побогаче заворачивали разного рода странники, гадалки, бабки, пилигримы, молельщицы, нищенки. Они и помолятся за тебя в дальнем монастыре и историй разных нарасскажут про то, что в мире деется. Их надо, само собой, принять, пусть по-скромному, но и искренней душой. Одно утро хозяйка долго просидела под нашими окнами с какой-то колоритного вида старухой, ей туда подали еды, она неторопливо и важно смаковала всё, время от времени роняя гортанные слова. Оказалось: ушла от мира и вот уже несколько лет бродит по Индии, в самые дальние храмы доходила, всех нынешних святых повидала. Так и будет теперь, до самого конца. Оказалось: жизнь в Индии разделена традицией на четыре этапа. Юность и учение - один. Супружество и дети - другой. А дальше, не менее важные, чем первые два: уход от мирского существования, а также связанный с ним отказ от собственности и, наконец, отшельничество, жизнь в лесу, в пустыне, в самой старости своей, когда человек познал уже всё, что смог, что дано ему было в мире человеческом, а дальше он должен постараться как можно ближе подойти к миру божественному.

На машине в Ямуна-Нагар

Долго ехали вдоль канала, по которому вода из рек Химачала орошает поля Пенджаба. Она, собственно, и создала основу для зеленой революции в Индии. Химачал даже собирался брать с Пенджаба налог: воды-то там раньше не было. Теперь пенджабцы вездесущи и богаты.

Едешь и видишь то, что бывает скрыто при более медленном движении, пешком: индийцы много и трудно работают. Сколько у них используется ручного, неквалифицированного труда! Но понимаешь: сто человек способны заменить одну машину, а стоить их труд будет всё равно дешевле. Значит надо нанимать их, заодно позволяя им кормить свои семьи, уменьшая число попрошаек.

Кругом видны ремёсла. Кругом простые механизмы или инструменты. От колеса для выжимания сока из сахарного тростника до кайла с хитрой лопатой для выгребания почвы из узкой ямы (она надета наоборот и боком). Но рядом с ними могут работать самые современные машины.

Жизнь на заводе

Семья Анила, брата Гоги - загадка. Живут на заводе. Нет, не так. Живут в центре металлического участка. Нет, опять не так... Короче, наверное дело было так: когда-то отец подарил Анилу ... токарный станок, на день рождения. Не знаю, что дарят другим мальчикам на шестнадцатилетие. Мне отец, помню, подарил магнитофон. А Анилу - станок. Настоящий. Он у него до сих пор стоит в цеху, до сих пор работает. Уже лет сорок с гаком. Анил стал работать на нём, и со временем создал свою небольшую компанию. На этом заводике у него пять станков и много разных других инструментов, чтобы делать бойлеры, а рматуру и другие полезные людям вещи. И ещё у него четыре таких заводика. На жизнь хватает. Но Анил - потомственный пролетарий, что ли. Нет, он владелец завода. Значит - "буржуй"? Да нет: в косоворотке, в чумазых рабочих штанах Анил скорее пролетарий. Правда это он платит раз в неделю зарплату своим рабочим. Это он ведёт дело и договаривается с клиентами. Но он же как жил здесь, в своём доме, который теперь окружён со всех сторон рабочими участками под железной крышей, так и живёт: по его понятию, так и должны жить люди. И вся семья, от мала до велика, привыкла просыпаться чуть ли не в шесть утра от звуков тяжёлой, трудной работы с металлом. Гром молота, зуд сварки, джазовые россыпи звяканья прутьев или уголков - вот их симфония труда...

Анил внешне - помесь Толстого с Троцким... Очень знакомый физиогномически тип. Глаза умны, то и дело вспыхивают блеском мыслей. Он, оказывается, пишет стихи, на хинди. Пишет уже лет сорок. Наверное пора издать, говорит он перед тем, как прочитать некоторые из них Гину. Прочитав восьмистишие, Анил долго растолковывал ей свои мысли, ходы, идеи. Его стихи откровенны и сложны. Он вовсе не мальчик, но муж в поэзии. Он знает, чего хочет добиться. И добивается этого.

Как я общался с шоферами. Сказал Анилу, что выйду за угол. Он занервничал: там много плохих людей, не ходите вы туда, опасно... Что за черт, думаю. Взял камеру, пошел. Стоят несколько грузовиков. Не самых крутых, на дорогах я видывал и понаворотистее, однако хороши и эти: случайная выборка. Стал прикидывать так-этак, что именно снять: стояли они неудачно, против света. Тут же вокруг меня завертелась толпа соглядатаев. Подошел через некоторое время невысокий лысоватый человек, который твердо спросил меня, откуда я и кто я и зачем мне нужно фотографировать грузовики. Когда речь дошла до того, чем болела моя бабушка, я все же спросил его, а кто он такой и что он так печется о грузовиках: я ж их не обкрадываю и грузовики не его... Он напыжился и произнес самохарактеристику, каких давненько не слышал: "Ай эм э ситизен." ("Я - гражданин.") Ну, думаю, прямо, бля, французская революция... Зачем-то сообщил мне, что он - печатник. Спросил, не хочу ли я напечатать у него свои переводы. Солнышко пекло сильно, и я уже решил, что мне все это мерещится, но тут столпившиеся шоферы пожелали увековечиться. Я спросил, чей грузовик. Они коллективно обработали мой вопрос и махнули в сторону одного из них, что стоял сзади всех. Расступились, чтобы он был виден на фото. Он вдруг заволновался, стал показывать под машину. Смотрю: там спасалась от жары какая-то притомившаяся собака. Твоя, спрашиваю. Моя, моя, закивали они все. Я разыграл маленькую пантомиму, показал, что сниму: вот, мол, тут будет твоя физия, вот тут твоя машина, а вот тут твоя собака. Гут, гут, загалдел народ. Я все же не поверил, что собака его. Спросил: ты ее с собой возишь? Все развеселилсь и стали с каким-то лихим выражением на лице кивать мне: он - да, он такой, он и собаку с собой возит.

Анил не пустил нас в Паонта-Сахиб, потому что мы вернулись с покупками уже после девяти вечера: хотя ехать всего часа два, но дорога ... опасна. "Как это - опасна?" - пытался покипятиться я. Мне объяснили: после определенного часа, как стемнеет, на индийских дорогах всякое бывает. Вот один из рабочих Анила поехал в ночь встречать отца в Дели, причем ехал он с братом. Где-то по пути, не на магистральном шоссе, конечно, пришлось затормозить: поперёк дороги лежали камни. Вышли из машины, чтобы убрать их в сторону, а из-за кустов вышли добры молодцы. Так и так, говорят, сейчас поедете, только денежки за проезд платить надо. Но всю наличность. У парня с братом было, как назло, тыщ 15 рупий (зарплату получили), и сокрыть часть не удалось: обыскали и по шеям надавали. Причем это после того, как уже надавали по зубам, так как парень с братом попервоначалу было супротивничали и хотели вообще утечь без уплаты мзды.

А в прошлом году, говорит Анилу, в городе была прямо эпидемия воровства. Только к ним забирались раза четыре. Отец вон даже на крыше спать запретил.

Пришли в музыкальный магазин. Я что-то спрашиваю у одного из двух продавцов, а он улыбается мне широченной такой улыбкой. Странно знакомой... И спрашивает: "По-русски говоришь?" По-русски и спрашивает... Высокий, яснолицый, румяный, сикх опять же. Забыв про все, мы проболтали с ним минут пятнадцать. Женат он на русской, живет то в Москве, то здесь, занимается бизнесом. "У меня магазин там, шмотки всякие вожу. А давай с тобой бизнесом займемся!" - вдруг предлагает он. - "Да куда мне, старику!.." - пытаюсь вывернуться я. Он нажимает, дружелюбно так: давай, не прогадаешь. И компьютеры могу и то и се. Анил нашел наконец нужные кассеты, мы двинули дальше.

На улице стоит памятник Ганди ... под зонтиком. Я развеселился. Стал примеряться, как бы получше сфотографировать его, и тут же привлек внимание тучи мальчишек, которые играли в футбол неподалёку. Потом уже, где-то по дороге, видел старинный памятник. То же самое: под зонтиком. Знак уважения, значит.

Наутро, перед отъездом из Ямуна-Нагара, моим последним впечатлением была старая фотография, стоявшая в нашей комнате. На ней была японка с зонтом, с картинно изогнутым телом, тонким, изящным, в кимоно, конечно. Лицо её было бесстрастно, оно, повёрнутое в профиль, с устремлённым влево, в даль взглядом, контрастировало с нёсшим его телом, которое было всё "в фас", так сказать, открыто, так сказать, хотя и завёрнуто, заковано в совершенные древние линии кимоно. Я, по-видимому, не раз останавливал свой взгляд на этой фотографии, пока допаковывал вещи, может, даже и застывал перед нею, не замечая, что происходит вокруг. Кажется, я даже вынул уже упакованный фотоаппарат и попытался хотя бы что-то сфотографировать в полутьме комнаты, что-то зацепить, закрепить от впечатления, от облика этой надменной красотки. Лицо у неё не было, кстати, японским, даже азиатским. Скорее уж европейским.

"А эффектная была Гоги в молодости, правда?" - не то спросила, не то утвердила Гину, которая, оказывается, вошла в комнату и стояла позади меня.

Гоги? Где? Я вгляделся в фото. Боже мой! Это же в самом деле она. И главное впечатление было не в том, что, ах, как она изменилась с тех пор - у всех ведь внешность изменяется.

Последний день в Дели

День вышел дурной. Вдруг стало ясно - последний. Всё. Больше не будет. И ничего уже не успеешь, что не смог. Прямо как - умереть.

Оглушённый финальностью жизни, я решил не брать с собой ни видеокамеры, ни фотоаппарата, и был, конечно, наказан.

В последний момент вспомнили: чтобы взвесить багаж, нужны напольные весы. По дороге из центра пришлось подвернуть на центральный рынок Дели. Читал про него на Интернете ещё до поездки, но попасть не успели. Уже думал потом. Всё - потом. Но вдруг попал в самый сгусток всего, что видел и прожил за эти шесть недель. Нашлась, правда, всего одна лавка, где торговали электротоварами, но были там и эти, неэлектрические весы.

Надо было видеть, как жонглировал несколькими клиентами владелец лавки, как ему ассистировали в этом его приказчики разных рангов! Лавка узкая, не протолкнуться, и наш черёд пришёл последний: хозяин был профи, он сразу просёк, что весы нам нужны позарез, но что искать их мы уже никуда не побежим - некогда. Не удивлюсь, если на самом деле кто-то из его мальчиков на побегушках сбегал и купил весы у соседей. Замять задержку (минут в двадцать!) хозяин попытался дружелюбием: откуда я? Как мне Индия? Лучше России? Нет, говорю. Что - хуже? Ничего подобного, говорю. Он развеселился: что, обе плохие?

"Да нет же!" - взревел я, замороченный жарой и горем предстоящей разлуки с Индией: - "Я влюблён! В обеих..."

Он расплылся в улыбке, усталой к концу этого нормального апрельского дня (плюс 36*С в тени), и в знак согласия кивнул. Впрочем, сказать "кивнул" - ничего не сказать. Это - плохо передаваемое словами, типично индийское движение головой, оно похоже на бултыхание китайского болванчика... Голова индийца при этом описывает как бы восьмёрку, но вертикальную и - не очень заметную, скромную.

Последние моторикши делают нашему такси "ножницы" у светофора. На них сзади внизу надпись: CNG. "Clear Natural Gas," - автоматически говорит Гину, привыкшая за эти недели к моему незнанию элементарнейших вещей... В данном случае: двигатели моторикш в Дели работают на очищенном природном газе, чтобы снизить загрязнение воздуха в столице. До меня вдруг доходит: они в самом деле не чадят, как их собратья в других городах, которые жгут керосин. Те ведь до небес чадят сизыми облачками выхлопных газов.

Обратный полет

Последнего индийского комара я прикончил в самолёте, когда уже начался разбег на взлёт. Этот оказался не столь вёрткий, как многие другие его собратья, из Пуне, Калангута, Анджуны, Дели, и легко отдал богу свою крошечную душу. Комара было почти не жалко - за все ихние деяния им ничего хорошего и в новой жизни не светило. Беспросветная перспектива, однако. Что же получается? Не противляешься злу - в новой жизни станет полегче. А коли тебе полагается, змея ты или крокодил, ужасы всякие сотворять - так, значит, пожалте только в скорпионы или ехидны? Голова закружится от философий...

Сам полёт - без приключений. Как во сне. Хотя спать на этот раз вовсе не смог. Индия стучит в висках, она ещё растворена в крови. Пытаясь стряхнуть её, как наваждение, перечитал все имевшиеся в самолёте газеты-журналы. Как будто чтением можно выделить её, удалить из собственных клеток.

До сих пор не могу. И не хочу.

Зачем это нужно и не лучше ли ездить на курорты?