Дорога в Гоа

Автобус на Панджим, столицу Гоа, должен отправиться в 17.00, но кто сказал, что автобус куда-то отправится, если его нет? Кто сказал, что он вообще будет? Я успел изучить жизнь и нравы окрестных лавочек, все узоры букв хинди на надписи, украшавшей здание рядом с нами (оказалось, это - почтовое отделение, поди знай). Гину объяснила мне все различия в написании гласных на хинди (гласных у них аж десять, а согласных целых тридцать). Уже стало темнеть, и лавочники зажгли свет в своих закутках, просто-напросто прокинув провода к своим будкам поверх сетки уже переплетённых кабелей и проводов над головой. Подкатывали и откатывали городские и загородние, ближние и дальние автобусы. Городские были набиты под завязку, люди висли с подножек. Загородние тоже полны, в тех, что подороже, с кондиционером, у пассажиров словно лица солидней, исполнены важности. А наш автобус все не шёл.

Наконец к половине седьмого приколыхал и наш. С него лихо соскочили двое или трое кондукторов, за вещи тут же схватились еще двое или трое "вольноопределяющихся" носильщиков, возникла краткая, как перестрелка, перепалка, отдельно за право впихнуть вещи сзади, в багажное отделение, а ещё за то, чтобы внести остальные внутрь и разложить их на полках. Полки низкие и глубокие, на них кое-где спят пассажиры: мы взяли дешевые билеты в Sleeper Bus, No A/C, то есть нет кондиционера. Всю дорогу надо сидеть в не слишком удобном кресле под спальной полкой. Если её не занял уже кто-то или если там не навалены чьи-то вещи, можно растянуться и самому. До Гоа девять часов, всю ночь ехать.

Нас в очередной раз описали (опять имя вместо фамилии и возраст), кондукторы посвистали друг другу, в конторку и водителю, и вот мы поплыли в горячем воздухе бомбейских сумерек, который врывался в настежь открытые окна. Добротные колониальные трехэтажки сменялись современными комплексами, опять всюду между ними, как сору, скопления жилищ тех, кого на Западе считали бы бездомными. То и дело сверкали огнями торговые комплексы. Это вовсе не одно здание, а очередное грандиозное скопище разнородных палаток и киосков, магазинов и магазинчиков, в которых продаётся практически всё, что нужно для жизни.

Минут через двадцать опять остановка: проверка документов, ещё раз записали имя и возраст. Наконец из дверей кафе возник наш водитель, широкий, как буйвол, мужик, точь-в-точь злодей из индийского фильма: усищи, клокастые волосы, глаза навыкате. Автобус гневно взревел, но подчинился ему, покатил вперёд. Очень скоро всё наружное растворилось в ночи. Лишь порой слепили огни встречных грузовиков, они вечно шли почти в лоб, наш водитель упрямо сигналил, выдерживая свой курс, и всё, конечно же, улаживалось: разъезжались полюбовно.

* * *

Выйдя на простор за пределами большого города, автобус резво попер на юг. Воздух из окон постепенно перестал быть жгучим, стал горячим, потом тёплым, а вот уже вовсе прохладным... Но мысль закрыть окна представлялась всё равно невозможной. Проще закутаться в свои вещи и дремать под рёв двигателя и гудки - как нашего автобуса, так и встречных машин. Среди ночи была одна "санитарная остановка", неизвестно где. Там всего и было, что пара постоялых дворов с магазинчиком, сувенирной лавкой, столовой. Была там и пивная-забегаловка, с баром. Самое главное, был туалет. Никаких указателей (может, правда, на хинди), но непрекращающаяся череда людей тянулась куда-то в тень, за два-три постоялых двора, за бетонный сарай, налево. После буржуазных удобств наших двух квартир я ожидал чего-то кошмарного, и он меня не разочаровал. Он был на уровне привокзальных заведений в Одессе или даже в Риге брежневских лет: грязно, отвратно.

От киоска к киоску бродили затёкшие в дороге пассажиры. На жаровне, в металлической "летающей тарелке", шкворчало масло, жарились очередные пирожки. Мне сразу вспомнились завет для странствующих по Индии - типа "Не вкуси!". Но голодное урчание в животе было громким, и я прислушался к нему. Короткая, нелицеприятная разборка закончилась полным поражением здравого смысла. Забирая деньги из автобуса, признался Гину в своих нехороших намерениях. "Ну, попробуй, может пронесёт..." - добавила она, без намека на желание скаламбурить.

Вскоре продавец радостно протягивал мне лепешку с огненной массой. Я попросил еще зелёного перчика-чили. Продавец сделал испуганное лицо, жадно затряс рукой над горкой нарезанных перчиков: обожжёшься, мол. Я взял перец, стал медленно его жевать. Продавец о чём-то заголосил, сбежалась небольшая толпа обслуги, все ждали, когда белый сахиб сдастся или убежит в ужасе или запросит пощады и стакана воды. Но у меня во рту уже привычно запылало пламя, вот оно стало почти невыносимым, но затем быстро притухло, и лишь ровный жар углей сопровождал каждый глоток. Я протянул руку за следующим пирожком и за очередным перчиком... О, жажда славы, пусть нехитрой и дешёвой!

Наутро за окном автобуса оказалось нечто, похожее на Абхазию тех, далёких уже времён, когда люди ездили со всего Союза в Гагры или Сухуми. Кругом курчавились горки, то и дело попадались селения и небольшие городки, через которые вилась наша дорога, то и дело мы медленно двигались вверх, чтобы затем неторопливо спускаться по витиеватым подробностям ландшафта.

Гоа (галерея)

Калангут - пляжный городок, весь в зарослях деревьев. По сути там только центральная улица, от пляжа до рынка, а от нее несколько дорог-ответвлений. На ней самой, конечно, полным-полно разного рода торговых заведений и каких-то гостиных домов, ресторанчиков и прочего, что нужно пляжному люду. Но на ней, как ни странно, было целых три книжных магазина. Один оказался просторной, прохладной, полутёмной комнатой сбоку от рынка. Там я обнаружил, например, редкостное местное издание: рецепты коктейлей из гоанской водки фенни. В другом, он был словно щель в стене, явно торговали только теми книгами, которые туристы оставили в гостиницах - на албанском и исландском, на японском и арабском. Третий был вечно закрыт.

На променаде центральной улицы тебя, белого человека, неторопливо и основательно облепят предложениями самых разных услуг. Ясно, что "отдыхающие" жаждут необычных ощущений, поострее и поособенней, а потому их зовут поглядеть на дельфинов, покататься на дельтаплане за катером и проч. В общем, ничего сногсшибательного я там не углядел. На Гаваях такого больше и гуще. Ясно также, что "отдыхающие" все равно проголодаются, даже если просто будут лежать на пляже. На этот случай вдоль главной улицы, а также по всему берегу полным-полно "едален", от лачужек с полотняными стенами между прокопченных временем столбов до всамделишных ресторанов с каменной лестницей на входе и столиками художественного литья. Кормят где как, мой инстинкт звал меня туда, где поменьше блеска и где похоже на домашнюю кухню. Пока что инстинкт не подводил. Ясно и то, что "курортникам" нужны сувениры, чтобы увезти с собой, в сумрачные северные грады и веси, яркие кусочки Индии. Сувениров кругом полно, в лавках встречаются и шелковые платочки и совершенно неподъемные будды... Торг уместен, даже там, где висит надпись Fixed Prices. Русские славятся уже умением торговаться. А торговец в Индии как правило почувствует себя оскорбленным или обиженным, если ему не проявить уважение: не выпить чаю с молоком в лавке, не поторговаться всласть. Но во всем нужно проявлять такт: сбивать цены в пять-десять раз, пожалуй, неэтично. Более того, мы с Гину как-то под вечер купили у парня два платочка и две дурацкие пляжные сумки с псивым Шивой сбоку. Цену он назвал небольшую, но из спортивного интереса мы побазарили и сбили ее еще процентов на двадцать. Когда я ему наконец отсчитывал деньги, он вдруг судорожно выдохнул, словно до того боялся спугнуть свою синюю птицу счастья, и сказал что-то на хинди моей подруге. "Мы у него за весь день первые покупатели," - объяснила она. - "Теперь, говорит он, можно хоть посмотреть дома детям в глаза." Сезон в этом году выдался невеселый из-за угрозы войны в Ираке, да и вообще из-за всей обстановки. Каково торчать каждый день на гоанской жаре, с семи утра до девяти вечера, и не зарабатывать ни гроша...

А вот иной пример гоанской реальности. Понадобился мне йод, я спросил в аптеке, девушка радостно закивала и выволокла из-за занавески ... только что не поллитровку йода. Всего 200 рупий, говорит. Всего-то всего, думаю, а все за четыре бакса. Мне его же не пить. А меньше? Не бывает, уверяла меня счастливая лицом девушка, под зорким оком спесивого менеджера, сидевшего буддой в углу. Увы, говорю, завредит мне столько. Она недобро поволокла банку обратно за занавеску. Через две двери другой киоск. "Йод?" - улыбнулась другая счастливая девушка Гоа. - "Но проблем, сё!" И подала пузырек габаритами со шкалик: "Девять рупий, сё." Вот это - разговор. От великого до невеликого в Индии - один, ну два шага.

На другой "главной улице" Калангута, идущей параллельно берегу в трех-четырех кварталах от него, еще силен дух и присутствие того, прежнего Гоа, когда туристов еще и не было. Вот, кстати, пример того, как все относительно и как трудно описывать Индию в обычных понятиях. Я только что сказал: "в трех-четырех кварталах". Кварталов же, как таковых, в общем и нет. Улицы кое-какие есть, это в прошлом местные дороги из деревушки в деревушку. Они все еще застраиваются, оформляются. Уже есть парадные современные здания, но они все еще соседствуют с "районами старой застройки", с крестьянскими хозяйствами. Строились дома по сторонам такой дороги и вглубь от нее, так что кое-где дома стоят вдоль улицы, а где-то скрываются в густых садах. Забор порой возвышается каменным бастионом или резной решеткой, но нередко забора нет вовсе и проход свободен - и для людей и для животных.

* * *

В Калангуте мы поселились в ... картинной галерее. Местная писательница, знакомая и коллега моей подруги, договорилась с владелицей галереи, немкой средних лет, которая уже давно живет в Гоа - наверное из бывших хиппи, у кого хватило ума в свое время купить на родительские деньги недорогие в те годы дома. Хозяйка была в отъезде в Мумбае, когда мы приехали. На довольно большом участке высился старинный дом с высоким каменным крыльцом-входом. Нам навстречу выскочили две шоколадные, поджарые собаки, мать и дочь, и мы были со всем рвением облаяны, обхватаны передними лапами, вокруг нас тут же началась целая кутерьма, тут же взвились соседские собаки, и "с положением" и так, бездомные - и вот уже захлебистый хор километра на два вокруг известил разморенное утренним жаром гоанское утро о нашем пришествии. Жили мы, конечно, не в самой галерее, которая занимает два больших и светлых зала в передней части дома, а в задней, куда можно попасть через неприметную дверку в первом зале. Спальня у нас квадратная, из-за высокого потолка и темно-голубых стен она - как колодец. Большую ее часть занимает ложе под балдахином москитной сетки, которая развешана на несоразмерно прочном деревянном каркасе, который возвышается над ложем метра на два. Всюду, конечно, вентиляторы, которые в основном рьяно гудят, перемалывая воздух в атомы движения. Еще в комнате старинная конторка, выход на зады сада и дверь в душ-туалет. Все очень просто (люди прежних веков сказали бы "рюстик"), зримо колониально, странно благородно. Из комнаты не хотелось никуда уходить не только по причине пекла снаружи: в ее полуденном полумраке витали тени трехсотлетней давности...

* * *

А другой раз мы пошли прогуляться по пляжу на юг. Был праздничный день - Холи. Уже в десять, на пляже вовсю припекало. Не всюду на песок наступишь босиком -сковородка прохладнее. Спасенье было только в воде. Там хотя бы не жгло подошвы, хотя мелкие, ленивые волны, очень тёплые, уже не манили купаться.

По берегу тянется череда ресторанчиков. У парадного входа на пляж в центральнойо части Калангута они крупные, с гремящей внутри музыкой - там весь день либо "гоа-рейв", либо "бхангра-поп". Дальше они мельчают, и дизайн их делается минимальным.

По пляжу лежали, загорая, редкие "отдыхающие", европейцы, в основном "люди в возрасте". Индийцев на пляже почти никого, хотя день и праздничный. Кое-кто из белых женщин, не первой молодости, заметно прилагающих усилия к тому, чтоб обратить на себя внимание, лежали или картинно сидели без бюстгальтеров, в одних узеньких полосках ткани на бёдрах. Все они были явно того возраста, когда понятие topless впервые возникло в массовом сознании, кажется в начале 1970х. С тех пор какой только воды ни утекло, а эти дамы ещё тут, всё ощупывают окрест себя, радаром взгляда, определяя возможную цель, потенциального мотылька. Мимо них, "на расстоянии приличия", порой, деланно независимо, проходили туда-сюда группки индийцев помоложе, по двое-трое, видимо для смелости. Лишь изредка мужчина с тёмной кожей, чаще он постарше, с благородной сединой опыта в волосах, чинно присоединяется к группе бледнолицых сестёр наших и солидно ведёт с ними долгие разговоры о том о сём. Он притом порой картинно одет с полный наряд джентльмена, за минусом лишь галстука, они же так и возлежат, блистая намазанными жиром телесами, с покрасневшей кожей, часто в крупных веснушках, с опущенной от жизни грудью, если она вообще ещё есть...

Индийцы на пляже - иной мир. Сама идея поездки на море, похоже, не носит ещё здесь характер массового помешательства, исхода евреев через Альпы, крестного хода леммингов - как в Европе. В целом по Индии Гоа - не столько цель побывать на пляже, сколько оказаться в штате с либеральными алкогольными законами и полулиберальными иными правилами... Индийцы на пляже - это строгое разделение ролей по половому признаку. Мужчины и дети (скорее мальчики, чем девочки) - в море. Раздетые, как полагается, в плавках. Женщины - тоже как полагается, в Индии - укрыты нередко с ног до головы, какой-нибудь материей. В сари или ещё в каком-то долгополом костюме, отвечающем индийским понятиям о скромности, они идут и в море. Если вообще пойдут в воду: вода-то заставит материю прилипнуть к телу, а значит... Короче, "от людей неудобно", как говорят на юге России. Поэтому подавляющее большинство индиек на пляже только потому, что там их семья. А не потому, что они этого захотели.

* * *

Наконец приехала хозяйка галереи. Сквозь полог сна под белым и тонким, как фата, пологом москитной сетки, из-за двери, с кухни, послышался невнятный стук тяжелых предметов. Потом вроде вскрик. Полупридушенный дверью. В воздухе, уже начинающем густеть от жара нового дня, под тёмно-синим высоким потолком, неожиданно возникло беспокойство. Или - паника? Отчаянье?

Гину не было. Оделся, вышел в кухню. Там никого. На обеденном столе брошены вещи помельче, а на полу, загораживая проход, лежал чемодан и плетёная корзина. Справа, сквозь проём двери высилась за столом на каменной веранде грузная пожилая индийка, с каменным, словно сердитым лицом. Вошла Шобха, служанка, неожиданно враждебно ткнула взглядом. Я полез в холодильник, попить холодненького. Вдруг вспомнил: спросонья не разобрал, а сейчас, эхом, в памяти забрезжили слова за дверью: "Как! В моём доме?! Мужчина??!!"

Тут в столовую влетела из галереи высокая худощавая женщина лет на сорок. Она едва кивнула, когда я поздоровался. Автоматически, словно решив, что она не поняла меня, я пожелал ей доброго утра по-немецки. Словно дёрнув плечиком, она скрылась за дверью хозяйской спальни. Индийка на веранде шумно прихлебнула чай. Шобха заскрипела ножом по тарелке. Где-то, видно в объятьях паука, коротко зыкнула муха. Я закрыл холодильник, так ничего и взяв: на кухне появилась Гину и поманила меня пальцем в нашу комнату. Ситуация такова, сказала она: упаковываемся и уезжаем. Но ведь осталось дожить дня три, до отлёта в Дели, ничего не понимая, тупо сказал я.

"Давай я поговорю с ней? - предложил я, ничего ещё не понимая. - По-немецки. Может..."

"Не может... - вдруг отрезала Гину. - Открывай чемодан."

Я вышел на кухню забрать какие-то наши вещи. Тут же наткнулся на хозяйку. Она натуженно улыбнулась. Я спросил её что-то нейтральное. Мы дружелюбно побеседовали с нею на общие темы. По-немецки. Впрочем, это было дружелюбие европейского воспитания.

Ей лет сорок, она из Германии. В Гоа попала в те годы, когда многие из европейской молодёжи увлеклись Индией, индийской музыкой, тогдашней (впрочем, воображаемой) свободой употребления "дурмана". В отличие от многих и многих, однако, не сорвалась, не попала на иглу, не стала бродяжничать. Прижилась в Гоа и в результате даже купила старинный, красивый дом (тогда всё было недорого), в передней зале устроила галерею, выставляет местных художников. Хороших, кстати, небанальных.

Так и не знаю, что на самом деле приключилось. Узнать у Гину не удалось: она имени её теперь не переносит. Для описания ситуации в Америке наверняка использовали бы такой чудесный, гладкий термин, как "miscommunication". В несколько вольном переводе - "испорченный телефон"... То ли хозяйка ожидала, что заезд будет массовым, больше двух, и это было её условием, чтобы заработать. То ли ей не сообщили, что я не женщина.

"У неё возлюбленная индийка, - только сказала Гину, укладывая свою сумку. - Её мать вон на веранде, видел?"

Но больше ничего не сказала. Уже, видимо, не переносила её имени. А я впервые в жизни ощутил ... неловкость, что ли, в связи с тем, что нахожусь не с той стороны сексуального водораздела. Как если бы я пытался сойти за рыжего на всемирном конгрессе брюнетов, но меня вовремя разоблачили... Она отнеслась ко мне не как к человеку, а как к "не тому человеку" (недочеловеку?). Я было разобиделся и оскорбился на такую несправедливость. За гонения на нас, не-представителей нетрадиционной сексуальной ориентации (сексуального большинства?), в одной отдельно взятой галерее в Гоа... И, вопреки разуму, чуть было не полез к хозяйке за разъяснениями. (Воображаю! Вот уж гиблое дело.) Однако дело было к одиннадцати, стало невыносимо жарко и я полез в душ. Пока стоял под тонкой струйкой тёпловатой воды в полутёмной умывальне в этом старом доме, который, как я ощутил вдруг, успел так сильно полюбить, словно прожил здесь долгое время, меня вдруг поразила неожиданная и простая мысль: она имеет право жить так, как ей хочется. Как и я. И если она не доверяет "рыжим", то уже неважно, по какой причине. Туда нам, рыжим, и дорога...

* * *

А накануне был зачарованный вечер. К закату, когда хотя бы исчезли прямые солнечные лучи, мы вышли со двора побродить по улицам Калангута. Да не главным, торговым, где народ вечно толпился даже несмотря на упадок туризма, а по задним, не по "большакам" - там , где обычные люди живут.

В этот час вдруг густеют кружевные тени от многоярусных кулис растений, разыгрывающих роскошное тропическое действо. С каждой минутой любой цвет всё больше наливается чернотой, пока она не поглотит их всех ночью, словно на полотнах Марка Ротко в капелле всех религий в техасском Хьюстоне.

Вблизи от нашей галереи стоял дом, который вызывал у меня странный восторг и притягивал к себе внимание, когда я брёл мимо, на пляж или в магазин. Вот и в этот раз, мы остановились перед ним и всё рассматривали его нехитрые очертания. Он был, похоже, заброшен. На его удлинённых окнах, с лёгкой потугой на готику, осел густой слой пыли, ажурная калитка поржавела, между ступенями крыльца красовалась высокие ростки. В верхней, стрельчатой части каждого окна (их по фронтону чуть не дюжина) были вставлены разноцветные стёкла - жёлто-оранжевое, сине-фиолетовое, гранатово-красное.

Особенность Калангута - хотя бы только его - в полной эклектике. Деревней его не назовёшь. Тут есть многоквартирные дома, есть шикарные магазины, поближе к пляжу толкутся отчищенные и отмытые отели, попадаются вполне столичного уровня картинные галереи. Но пройдя всего два квартала вглубь, от улицы города-курорта, окажешься на углу нашей улочки.

Здесь на перекрестке стояла вросшая в землю хатка, около которой день-деньской бродят озабоченные курицы и вечно выясняли отношения между собой и со всех окрестным миром два невозможно красивых, ярких, гордых индийских петуха (такой иссиня-чёрный, фосфосресцирующий отлив бывает и у волос некоторых мужчин в Индии). За этой домушкой, крытой пальмовыми листьями, устало помукивали коровы, жалобно делясь своей кормильческой долей. На всех более или менее пологих поверхностях стволов и на нижних, толстенных сучьях деревьев разложены толстые, жирные на вид, круглые лепёшки размером с днище ведра. "Саман", вспомнили ноздри, как только оттуда долетел с детства знакомый, степной, деревенский дух - смеси навоза с соломой и глиной. Этот домик уже был здесь эпизодом, остатком прежней жизни - прямо напротив его вход в ещё одну картинную галерею. Но всего в полукилометре отсюда такие хаты были правилом. И тут Калангут оказывался вроде бы деревней. Что не мешало вдруг прямо среди огородов восстать пятиэтажному дому или целому комплексу вполне современных городских жилищ.

На некоторых домах попроще и победнее над коньком крыши красовалась каменная фигурка, вроде военного, в латах и доспехах. На одном доме, кажется, сохранилась надпись, и по латинским корням можно было понять, что дом, мол, пожалован такому-то за его службу.

Вдруг улочка закрутилась среди больших и маленьких пальм, запуталась в цветущих акациях, шмыгнула в ночную тень под деревьями.

Вот она уже не улица, а лишь широкая тропа, подводящая нас к белому храму. Он был совсем камерный, может человек на двадцать. От догорающего отблеска неба он светился на фоне ночных теней на земле. Будто стягивал на себя все обыденные прегрешения окрестных жилищ. Возраст его неопределённый. Каменные наличники окон, завершения стен, чуть вычурный фасад могли быть сделаны и лет пятьсот назад и всего сто: вдали от Европы канон мало изменялся. , на вид тоже старинному. "Под муссонными дождями что хочешь станет древним," - отозвалась Гину на мои восторги.

У храма бегали трое детей, играли в доморощенное подобие крикета. Главным в их игре было громко, задорно кричать, почти не переставая. Верховодила девочка, она была старше двух мальчишек, юрких, носившихся, как щенки, без устали, туда-сюда. Они в своём раже без конца теряли мяч и потом подолгу, тоже под собственные восторженные вопли, искали его в полутьме, в траве или в песке.

В кустах по соседству заворочались, захрюкали тени. Из хижины вышла старуха, перевернула ведро в корыто. С деревьев, под возмущённый взвиг из кустов, немедленно попадали вниз, по лианам, прямо к кормушке, небольшие обезьянки. Их, конечно, уже вскоре выдавила своим присутствием огромная черная хавронья, вокруг которой грязными шариками катались по земле поросятки. Мартышки, разумеется, успели взвиться на недосягамую свинье высоту, и оттуда честили её на все лады. Даже швырнули в неё что-то из доставшегося съестного - то ли в досаде, то ли по глупости. И - растворились в черноте листвы.

За хижиной было широкое поле. Как в кинофильме "Зеркало"... Где оно, наконец, прекращалось, медленно вздымался холм, один из бессчётных гоанских холмов. На его вершине, ловя последний отсвет с моря или от полоски заката, стоял крест. Вокруг повсюду уже зажглись редкие огни. Мы повернули домой, в галерею. В парном воздухе долгими очередями висел собачий лай. И немногие домашние и сонмы бездомных псов не за страх, а за совесть отдавали дань эволюции, прибивших их к людям. Началась их долгая собачья ночная страда - самоутверждения, борьбы за место под луной.

Зачарованная была эта прогулка, по любимой, "нашей" улице, накануне неожиданного отъезда из галереи утром...

Переезд в Анджуну

В Анджуне кругом вывески и надписи на иврите. Оказывается, в Гоа сейчас основной контингент туристов - молодые израильтяне. Причём нередко те из них, кто только завершил срок обязательной службы в армии и теперь остро нуждается в том, чтобы "оторваться", оставить позади всё, что накопилось в душе от этого. Они, как и все европейцы, обычно берут напрокат мотоциклы, гоняют по дорогам, наполняют кафе. Но европейцы с американцами сейчас в Гоа не едут - терроризм... А демобилизовавшиеся израильтяне чувствуют себя здесь лучше, чем дома: как в прежние времена, ещё относительно несложно найти покурить и забыться. Забыть всё, что было там, на родной, обетованной. Так сказала нам хозяйка гостинички "Парадайс" ("Рай"), куда мы перебрались после изгнания из галереи.

Ночью пошел купаться. Продрался через толпы людей, всё что-то мне предлагавших, дошел до места, где дома и огни кончились, и зашумел темный океан. С крутого холма, в тропической тьме, под луной, сполз на узкий пояс песка, разделся. Да, купание в полночь пожалуй единственный здесь вид купаний: днем Аравийское море как в парилке.

Поход в Вагатор

Дошёл пешком.

На обратном пути сел все же в автобус. На переднем сидении громоздился жирный немец, который на своем громком и преувеличенно простом английском общался с населением. Рассказывал как он все хотел найти себе бабу. Ехал бы ты в Таиланд, что ли...