Из Пуне в Бомбей

Доехали до стоянки такси, снова ниоткуда возникшие кули вмиг перегрузили наши вещи на такси, мы обняли плотное, живое, чувствительное тело Дилипа, он хлюпнул носом - и мы поехали. Машина, белая, с округлыми, дебелыми, плавными обводами колониальных времен, называлась "Амбассадор" ("Посол"), внутри был кондиционер, это несколько дороже обычного такси, но это стоит того, если ехать далеко, а температура под сорок. В Индии я впервые в жизни ездил из города в город, за несколько сотен километров, не на поезде или самолёте, а на такси. Относительно это недорого. Как договоришься. Хотя на все расстояния существует такса. Если допросишься, в недрах киоска, где ютится диспетчер такси, найдут потёртую распечатку, где расписано, сколько стоит поездка из любого пункта А в любой пункт Б на полуострове Индостан. Я видел такую бумажку потом, в Дели своими глазами: клерк, усадивший нас в на удивление чистой и приятно оформленной клетушке мини-таксопарка, доверил нам этот прейскурант, пока сам истерическим шопотом изыскивал по телефону возможность подрядить хотя бы родственника из двадцать пятого колена подвезти нас, куда нам было в тот момент нужно, но лишь бы не отпустить нас в жёсткие лапы конкурентов.

* * *

День тот выдался отменно жаркий, а ехать было часа три, не меньше. Проплыли бесконечные ряды лавок под пирамидальным тополями, тела спящих в тени и так сидящих без дела людей на тротуарах, город незаметно расступился, отпуская меня - впереди была Индия как она есть. Поначалу вилась обычная, узкая дорога. Не сказать, чтоб однорядная, но средней линии нет, ряды не размечены, так что все и едут и идут там, где есть место... Сразу же завелась эта обыденная индийская дорожная игра в кошки-мышки с судьбой. Когда шофер, не теряя спокойствия, в последний миг уворачивается от очередного сюрприза, у меня лишь возникала простая, трезвая мысль: вот и хорошо, значит не время ещё... Вскоре сердце, как ни странно, даже не сжималось, когда возникало очередное препятствие.

А ведь то и дело что-то. То, откуда ни возьмись, огромноколёсый трактор, нагруженный стволами вековых деревьев или, того хуже, огромным стогом сена, из-за которого вообще ничего не видно. Вылезая на шоссе, возвышающееся над равниной, трактор прёт вверх с просёлка на полной своей муравьиной скорости, стремясь отхватить себе место в нескончаемой веренице машин. То встречная легковуха вылетит на нашу, левую сторону дороги, уворачиваясь от очередной коровы, которая неторопливо, но целеустремлённно взялась обогнать товарку... Понимаю: мои описания этих приключений, наверное, монотонны, однако раз побывав на индийских дорогах, пусть только в качестве пассажира, такое не скоро забудешь! Не важно, что уже назавтра не помнишь, когда и какая именно машина выскочила нам в лоб и каким чудом (всегда кажется - чудом!) успели оба водителя затормозить и разъехаться, ни утратив самообладания, ни даже не ругнув встречного. Ощущение невечности человеческого существования становится физически ощутимым при любой поездке.

* * *

Мы ехали по равнине. Во все стороны вдаль уходили поля, а к нам подбегали только кубики-дома поселений либо конусообразные хижины. Кое-где из-под покрова растительности виднелась почва. Непривычного, густо-красного, малинового, кирпичного цвета. Примерно через полчаса в мареве на горизонте, справа и слева, замаячили призраки гор, поначалу невысоких, со странными очертаниями древних чудовищ, окаменевших в последнем усилии битвы. Красновато-сизые, цвета пропитавшей землю крови, горы эти поначалу ещё учтиво толклись вдали, лишь поднимая всё выше и выше линию горизонта, но после того, как мы свернули налево и помчали, наконец, во весь опор на запад, по современному, многорядному шоссе, они осмелели и, всё реже пригибаясь и кланяясь, стали выпрямляться в полный свой рост, пока не загородили пол-неба.

Изредка мы обгоняли какие-то машины, ещё реже они обгоняли нас. Конечно же попался очередной исступлённый моторикша, видимо нагрузивший где-то на базаре тьму-тьмущую людей в свой четырёхместный баул, открытый с обеих сторон и потому особенно сюрреальный: внутри вместо четырёх, виднелось человек десять, не меньше, и они, вопреки моим представлениям об индийском чувстве приличия, сидели, висли и, фактически, лежали друг на друге, эти мужчины и женщины, державшие свои сумки и мешки с бесстрастным и оtстранённым выражением на лицах. Их шофёр, в чалме и некогда белых одеждах, восседал на своём насесте, едва касаясь руля, вперив взор далеко вперед, дальше видимой точки схождения обеих сторон шоссе в одну, и, по-видимому, медитировал. Эта картина промелькнула, разумеется, быстро и больше не повторилась в тот день. Я чётко вижу её в кинотеатре моей памяти, однако порой думаю: не было ли это видeнием, нечаянным следствием небольшого теплового затмения в моём мозгу и глазах?

Между тем мы подъехали к будкам сборщиков платы за пользование этой, скоростной, дорогой. Я в очередной раз радостно вскинул свою видеокамеру, чтобы снять прямой репортаж о шествии прогресса по земле древней Индии, но тут же услышал перепуганный шёпот подруги: "С ума сошёл, что ли?! Спрячь!!" И хотя женщины существа нервные, впечателительные, не чета нашему брату, я, побуждаемый лишь обертоном страха в её голосе, дёрнул ствол камеры вниз, прежде чем мы вкатили в узкий шлюз, где с нас содрали некую сумму, совсем как в Америке или в Мексике. Но выехав наружу, я снова увидел стражей с автоматами и закрашенные камуфляжем джипы. Индия живёт на полувоенном положении, акты террора - реальность не одного десятка лет, поэтому все соответствующие объекты охраняются.

* * *

Дальше горы перестали миндальничать с нами, они сходились плечом к плечу, перерезали нам путь, пытались не пустить к морю. Пошли чередой туннели, их не менее десятка. Их тоже все охраняют.

Стали появляться признаки жизни: карьеры, свалки, потом вдруг заводы. В двух-трёх местах, посреди совершенно необитаемого пейзажа, восставали ярко размалёванные, будто новые, индуистские храмы. Дорога наконец сделала резкий зигзаг, направо-налево, покрутилась ещё немного, по инерции, и вдруг начались постройки, они быстро превратились в огромные микрорайоны многоэтажных, недавно сооружённых и частично строящихся домов. Микрорайоны пропадали и возникали снова, перемежались предприятиями. Всё это стояло уже на плоской равнине, где-то стала поблёскивать вода, и вот неожиданно шоссе вынесло нас на большой простор воды. Кое-где выпаривали соль. Вода казалось несвежей и нечистой, растений почти не было. Только позже, глянув на карту, я понял, что это было не болото и не свалка, а залив, отделяющий длинный клюв полуострова, на котором расположился Бомбей, от материка. Впрочем, когда-то это был не полуостров, а несколько островов, но с тех пор, за несколько веков, город рос за счёт намывания почвы и перекрытия мелководья, совсем как в Голландии. Был даже проект перекрыть этот залив ближе к его устью, чтобы соединить большую часть восточных районов Бомбея с материком и предоставить ему расти на этой территории, становиться более компактным, не столь далеко уходить к северу, но тут, как водится, грянули какие-то исторически неблагоприятные времена, и проект похоронили. Сегодня восточные пригороды Бомбея фактически являются просто отдельными городами, его промышленной зоной. Может, так и лучше: город, один из самых крупных на Земле мегаполисов, известен своей чудовищной перенаселённостью. В нём нашли себе приют много людей: кто насчитал десять, а кто и пятнадцать миллионов... Из них далеко не все живут в домах, которые, в свою очередь, напоминают древние руины. Между кварталами многоэтажных, порой новых домов, встречались уходящие к горизонту поля, застроенные, нет, заваленные этими жуткими на вид, странными обиталищами беднейших. Словно кто-то поселил их на огромную городскую свалку: можно видеть жилища из картонных коробок, из самого невероятного набора железок, отдельных камней, тряпок, кусков жести. И всех их без конца втягивает в себя монстр большого города, где им всё равно живётся несколько легче, чем на родине, на просторах Индии: здесь они могут найти хоть какую-то работу.

Наконец мы покатили по одной из двух главных магистралей города, идущих с севера на самый юг. Нас снова обступили тучи рикш, мотоциклов. Заметно прибавилось машин и автобусов. Началась ещё более ожесточённая, чем в Пуне, борьба за существование, за место под солнцем, за право доехать, куда нам нужно. Вскоре, правда, мы обернулись вокруг большой площади со сквером в центре и въехали в широкую, но уютную боковую улицу, заросшую старыми деревьями перед домами знакомой архитектуры. Дома в основном четырёхэтажные, осанистые, несколько неухоженные на вид. Мы подкатили к одному из таких, к подъезду почти на углу, где в тени в своей вневременной, измызганной, открытой всем стихиям лавчонке сидел, почти на асфальте, холодный сапожник, и путешествие наше закончилось.

Бомбей

В Бомбее мы пробыли дня два с половиной. Причём в основном не выходили за пределы квартиры знакомого Гину, индийского журналиста: было зверски жарко, а здесь целых два душа. Живёт он в кварталах, построенных еще не то в двадцатые, не то тридцатые годы, и в его доме, как ни странно, ощущаешь себя так же, как и в московских квартирах тех же лет. Даже запахи похожие. Комнаты просторные. Потолки высокие. Живёт, вроде бы, один. Оба дня он до полуночи торчал в архиве, и мы по-настоящему встретились лишь однажды, во время ланча, за "шведским столом", в прекрасном южно-индийском вегетарианском ресторане, где-то в центре. В квартире - кухня, столовая, спальня, кабинет, гостиная. Есть три балкона, которые со всех сторон квартиры затянуты тонкой проволочной сеткой: второй этаж опытным ворам, видимо, не помеха, тем более, что рядом - высоченные старые деревья. Поразительно сочетание скупых красок и линий удобной, вполне современной квартиры, грязно-серый цвет стен окружающих жилых домов - и изысканные тона деталей, делающих квартиру уютней. В верхней части окна вставлено фигурное стекло, чтобы не попадали прямые солнечные лучи. На него снаружи падает малиновая тень. Выглядываю: над каждым окном, оказывается, имеется гофрированный пластиковый навес густо-красного цвета, по-видимому от дождя.

Утро в Бомбее начинается рано. Пока ещё спишь, тебя одаряют редкостной здесь прохладой и ленивый вентилятор под высоким потолком и приоткрытая дверь на балкон, затянутая сеткой от москитов. Но в самый разгар времени быстрых снов раздаётся, будто над ухом, громкий, отчётливый, мелодичный выклик. Сон чутко реагирует на эту "звуковую дорожку", сознание-подсознание тут же услужливо разрабатывает нужные нюансы развития сюжета сна, но крик повторяется, не раз и не два, и ты почти просыпаешься. Если есть силы встать, стоит подойти к окну, посмотреть вниз. В утреннем полусвете, омытом свежестью нового дня, внизу медленно-медленно движется тележка, на которой горкой разложен товар. Толкает её, как правило, худой человек средних лет, сообщающий окрест неведомыми тебе звуками, подобными клекотанию птиц в зоопарке, чем именно он готов поделиться с вами всеми, спящими ещё и думать не думающими о завтраке. Зато за вас думает он, разносчик, один из многих. Покрики у них разные. В основном жаркие, распевные, протяжные, не быстро угасающие, медленно остывающие в утренней тиши. Нередко рядом идёт помощник торговца, неторопливо шагая в такт небыстрым оборотам больших, велосипедных колёс тележки. Похоже, это два добрых товарища вышли прогуляться поутру перед работой, но время от времени один из них, не прерывая тихого их разговора, вплетает в его канву, в паузы протяжно-призывный сигнал для умеющих слышать. Что-то вроде: "А ка-а-а-мУ-у-у а-а-аващЕ-е-ей свЕ-е-е-жих-пресвЕ-е-е-жих?!" или нечто подобное.

Посмотрите, что у него на тележке - бананы, картошка, фасоль или ананасы, и сами решите, как бы его призыв прозвучал по-русски. В далёком своём детстве пятидесятых я ещё застал, и в Москве и в бабушкино-дедушкином, тульском, Венёве, только один подобный, трубный, древний выклик, на который чутко реагировала тогда любая хозяйка: "Та-а-а-а-а-чИ-И-Ить на-ажЫ-нО-о-ожницы! Ка-а-мУ та-ачИть нажЫ-нОжницы?" Слышалась эта многократная фиоритура издалека, за несколько кварталов, и нечасто, но в доме сразу возникала суета: искали ножи-ножницы, которые нуждались в точке.

Ещё, около семи утра, в дверь резко звонили. Если откроешь, в темноте узкой лестницы всё равно никого уже нет. Только белеет воткнутая в ручку двери газета или журнал. Почтальона или доставщика и след простыл, и шагов не слышно.

Чуть ли не к девяти в квартире появлялась, наконец, кухарка, маленькая, немолодая на вид женщина, быстроглазая и незаметная, неправдоподобно худая. Она неслышно проскальзывала в своё царство, на кухню, и там первым делом закипала вода для извечного чая с молоком, а потом готовился индийский вариант британского омлета или всё та же чечевица, бобы и рис с картофелем превращались в ароматные, огненно-красочные яства. Завтрак никак не мог случиться раньше определённого природой срока варки сухого зерна. Поэтому к моменту его появления на столе ты неизменно был благодарен судьбе за самый факт, что жизнь теперь удастся продлить ещё на день, и поглощал всё выставленное с искренним счастием. В первый день я зашёл на кухню, наивно думая, что смогу что-то себе быстренько сварганить, но не тут-то было. Кухарка заняла всю кухню, она сидела ... на полу, рядом с нею лежала доска, на которой она торопливо резала какие-то овощи. Ещё не употреблённая в дело и не вымытая зелень была красиво разложена по всему полу, кафельному, чуть щербатому, крашенному чуть ли не синей краской. Скажу сразу, для брезгливых читателей, что меня эта картина нисколько не шокировала. Отчего-то я подумал, что она не один раз за день моет пол, и так оно и оказалось впоследствии. Правда, для брезгливых же, её босые, тёмно-розовые ступни покоились всего в в нескольких сантиметрах от нарезанных овощей, однако, благодаря позе лотоса, божественная сущность всего живого не позволяла никакой заразе пристать к нам, вверенным ей в опёку. Так и оказалось: пищевые расстройства или отравления никого из нас не поджидали.

Служанка приводила с собой симпатичного мальчика лет восьми, достаточно взрослого внешне, которого, однако, она ни разу не оставляла в доме. Пока она гремела посудой и разводила всё более настырные запахи пищи, сын играл где-то во дворе или просто сидел в полутьме парадного, занимаясь бог знает чем, но вёл он себя всегда очень тихо. Однажды лишь он крутился в столовой, когда я вышел, и я, естественно, попытался поговорить с ним, немного пошутить, однако, как часто в Индии, мои попытки наладить контакт обрывались на моей стороне. В данном случае мальчик, возможно, не понимал, что я говорил. Как и его мама. Впрочем, он-то как раз понимал больше неё, и когда я спросил, хочет ли он посмотреть фотографии из Москвы и из Америки, он вроде кивнул головой, однако тут же посмотрел на мать, и она быстренько услала его за дверь, а мне что-то, "вежливо, но твёрдо", промолвила на очередном своём местном наречии. Говорила она, как сказала Гину, на хинди, однако понимать её было непросто, поскольку была она с юга.

Уже в Бомбее до меня стало доходить, что эти взаимоотношения с прислугой отражают некую старинную, если не древнюю организацию общества в Индии, которая рудиментарно проявляется и сегодня, например в этом. Вкратце, наверное, дело обстоит так:

В Индии сегодня существует что-то вроде диктатуры слуг, прислуги, обслуживающих классов. Это не похоже на европейскую традицию неповиновения хозяевам, на холопское или приказчическое высмеивание вышестоящих по общественной лестнице. Здесь иначе: всяк должен знать своё место и свою роль. Я, например, не ведая поначалу о неприкосновенности невидимых границ, запросто являлся на кухню в Пуне, что-то делая параллельно с кухаркой Дилипа. Или вместо неё. Только позже мне стало понятно, что это, по-видимому, вызывало у всех ощущение неудобства и некоторого конфуза, как дурной звук способен испортить лирическое состояние души. Только этим, наверное, можно объяснить, отчего один из работников Дилипа без конца недоумённо всовывался в дверь кухни, тараща глаза на мои круги вокруг прекрасной кухарки. Моё отношение к этому (а что такого, она моет посуду, а я себе чай делаю) не играло никакой роли: я нарушал среду. И моё стремление к самостоятельности здесь, в Индии, не работало, но воспринималось как настырность, причём оно было возмутителем спокойствия для всех. Дилип, правда, посмеивался и пошучивал, но что-то в доме у него нарастало и напрягалось в результате нашего проживания. Там же, в Пуне, я, по обыкновению, предложил Дилипу, что сварю борщ, правда вегетарианский, и он радостно согласился. Но я не заметил тогда, что готовить он предложил позже вечером, когда кухарка ушла в свою комнатку в жилом сарайчике. Наутро она обнаружила "измену", и лицо её выразило ту смесь противоречивых чувств, которые мечутся по лицу верной, любящей, но страстной супруги, которая вдруг обнаружила знаки внимания мужа к какой-то ещё особе женского пола. Кухарка пребывала в этом состоянии несколько дней, она вдруг стала рассеянной, ушла в себя. Видимо, она ожидала, что её вот-вот уволят... Нет, не заменят на меня. Но сам факт, что её роль взял на себя кто-то другой, а она была как бы не нужна, крайне обеспокоил её. Лишь нескоро всё вернулось на круги своя. Напомню: она была ещё на своего рода испытательном сроке.

Прислугу в Индии можно попросить что-то купить или сделать по-вашему, однако, по моим наблюдениям, проще хозяевам примениться к особенностям поведения или вкусу прислуги... Интересно, правда? Если прислугу ценят (а её почти всегда ценят, поскольку найти новую бывает трудно), утрата её схожа со смертью близкого родственника. Некто рассказывал мне в Дели, что его знакомая индийка платила за услуги своей кухарки треть собственной заработной платы. Когда друзья пытались её образумить, она лишь отмахивалась: если бы не кухарка, которая и порядок в доме поддерживала, хозяйка не могла бы совмещать домашний труд и работу, не принимала бы гостей. Ещё один факт, странный, пожалуй, но показательный. В Гоа мы побывали в гостях у подруги Гину, которая недавно купила себе чудесный старинный дом, где жила одна с двумя собаками и прислугой. Когда меня спросили, какой чай я хочу, я попросил сделать чёрный, а не с молоком. Заодно зашёл на кухню, о чём-то, кажется, пошутил. Видимо, опять это произвело впечатление танца слона в посудной лавке. В самом деле, не знаю (и моя подруга не знает), что там у них случилось, однако когда мы спросили, нельзя ли будет пожить у неё дня два, хозяйка дома (немаленького, отмечу, дома) сказала, что она бы с удовольствием, однако боится, что кухарка покинет её... Мы с подругой из спортивного интереса было попытались разобраться, чтo движило ею на самом деле, однако вскоре махнули рукой: эти интриги гоанского двора для нашего прямолинейного характера непостижимы. Спрашивать её, старую, кстати, знакомую Гину, было бесполезно.

То же мы обнаружили в семье двух художников в Дели, кухарка которых день-деньской таскала чай и еду в неимоверных количествах по лестнице: кухня у них находится наверху, а квартира на двух этажах внизу. При этом кухарка приходила на работу с маленькой дочкой, которая нередко устраивала рёв во всю вселенную - то ли от жары, то ли от необходимости весь день крутиться в загончике, в углу, среди всех запахов кухни. Эту девочку мне, правда, даже дали подержать на руках и поиграть с нею. Но, возможно, потому, что все в этой семье были людьми прогрессивными. При этом отношение кухарки к нам не претерпело никаких внешних изменений: она все дни так и вносила чай по требованию, сурово сложив губы, ни разу не улыбнувшись, никак не выказав какого-то чувства, кроме твёрдого намерения выполнять свой долг.

Несколько иначе было дело потом, в гостинице в Симле или у юриста в Кангре, в северном штате Химачал Прадеш. В гостинице, конечно, не дома. Разумеется, все работники гостиницы - мужчины. Этажный уже с раннего утра носился по этажам, таская в номера чай в стаканах. Мы попросили его приносить сразу побольше чая (в номере было утром очень холодно), и он мигом отыскал какую-то жестяную посудину, где чай не остывал достаточно долго. Он же, почему-то всегда в самый неудобный момент утренних процедур или даже когда мы ещё спали, грохал в дверь кулаком и, когда отопрёшь, тут же прорывался к столику у окна, расставляя там завтрак, изготовленный на их усмотрение: даже не знаю, можно ли там было что-то заказывать. Вкусно, правда, было всегда.

В Кангре по дому помогали несколько человек, я даже не знаю точно, сколько. Садовник, какая-то девушка, то в комнатах, то на кухне. На кухне хозяйничал ещё бородатый и несколько нескладный, неловкий мужик, который заодно выполнял обязанности ... скотника. Он же подавал еду, вместе с хозяйкой, статной дамой, очень красивой, благородных кровей, это отчего-то всегда видно. Но девушка была, кажется, дальней родственницей хозяев, поэтому, вообще говоря, не являлась прислугой. Правда, её роль определяла её поведение: она стремилась не попадаться на глаза, вечно скрывалась то в кухне, куда нам входу, как гостям, не было, то в своей комнате.

Единственное место, где хозяева и прислуга, немолодая, юркая, маленькая женщина, были в известном взаимодействии и симбиозе, это на нашей последней квартире, в городе Ямуна-Нагар. Но там были особые обстоятельства: большое это семейство жило в разгороженной на комнаты части ... завода, и их служанка оказывалась скорее членом семьи, в суровом окружении рабочих-металлистов, день-деньской точивших детали, управлявшихся со сварочным аппаратом и время от времени поднимавших страшенный звон и лязг. Там хозяйка дома крутилась со служанкой и с невесткой на одном пятачке, стремясь накормить всех родных и гостей.

В целом у меня сложилось представление, что несмотря на своё, так сказать, подчинённое положение, индийские слуги не бесправны. Их права охраняет древняя традиция, которую полагается уважать всем членам общества. Они предоставляют услугу, говоря по-современному, сервис, однако если свои обязанности они выполняют, никто не может ими помыкать или взваливать на них бoльшие обязанности, чем полагается. Как бы существует неписанный круг обязанностей, который определяется положением услужающего, его кастой, что ли, и за его рамки выходить не надо и нельзя, да никому это и в голову не придёт.

* * *

Побывать в Бомбее и не проехать по Марина-драйв наверное попросту невозможно. И хотя мы решили не мучать себя "культурной программой", нашлись дела (надо было, например, купить билет на самолёт, из Гоа в Дели), и мы отправились в офис "Индиэн Эрлайнс" в небоскрёбе на мысе Нариман. Здесь, почти в самой южной части города, окружённой мутноватым Аравийским морем, множество офисных зданий, бесконечные толпы клерков, частокол небоскрёбов.

В одном из них был банк, и я решил обменять деньги, доллары на рупии: обычные люди, например, те же рикши или торговцы, как это ни странно, почти не берут доллары. Обмен занял некоторое время, не так быстро, как, скажем, в Москве. Войдя в обычную стеклянную дверь, я прошёл сквозь этакую стеклянную клетку и, открыв вторую дверь, из толстого стекла, оказался перед сумрачным пожилым охранником с оружием, похожим на винтовку девятнадцатого века. Выяснив, что привело меня к ним, он указал в самый дальний конец узкого зала, куда-то сквозь строй служащих банка, быстро перебегавших от одной стенки к другой. Оказалось, там был управляющий отделением. Он дал заполнить несколько бумаг, приказал дать мне металлический "шкалик" серовато-сладкого чаю, и дальше я сидел, отхлёбывая чай, пока клерки вокруг тыкали пальцами в клавиатуры компьютеров, разбирались в горах каких-то бумаг, переносили что-то куда-то, видимо с баланса на баланс, едва балансируя кипами папок. Когда даже моё былинное русское терпение уже готово было лопнуть, меня пригласили к кассе, пампушка-кассирша пожелала здоровья и счастья и выдала, сколько полагалось. На что ушло полчаса, ума не приложу.

Дальше были авиакассы "Индиэн Эрлайнс". Они на первом этаже настоящего небоскрёба, попасть внутрь которого можно лишь через металлоопределитель и под внимательными взглядами стражей. Часть помещения было чем-то странно задрапировано. "Здесь несколько лет назад взорвали бомбу", - сказала Гину. Опять неожиданно пахнуло тлением.

С билетами в руках мы вышли на набережную. Она огромной дугой выгибалась от нас, далеко на северо-запад. Её справа обрамляли светлые, современно выглядящие здания, строенные, как оказалось, ещё в тридцатые годы. Слева от проезжей части был широченный променад, а за ним, за рядами деревьев, полоса песка пляжа, раскалённого на послеполуденной сковородке, и почти недвижная, серо-изумрудная поверхность моря. Статные пальмы стояли по обе стороны улицы. На променаде пустынно: два часа дня, жарко. Даже продавцы сувениров и еды-питья почти не обратили на нас внимания. Некоторые лежали в тени пальм, на газоне или на асфальте променада, и кемарили. Только женщины контролировали окружающую среду, однако не сделали даже попытки нагрузить нас своим товаром.

Провели часа два в заднем отделе магазина, где были расставлены издания, нацеленные скорее на вдумчивых туристов с Запада, чем на индийцев. В основном книги по таким темам, как храмы, история полуострова Хиндустан, кулинария, культура, танец, древние религии, нынешние верования и культы, йога, рейки и проч.

Что-то подобрав, наконец, мы прошли через переднее помещение магазина на улицу. На нас с профессиональными улыбками успели накинуться продавщицы, в надежде, что теперь мы окончательно обалдели и будем покупать ещё и дорогие, сувенирные одежды. Но мы уже оказались на улице, быстро изловили такси и ретировались оттуда.

Направлялись мы куда-то в западную часть города, где живут в основном парси. Эта относительно небольшая этническая группа пришла в Индию из Персии несколько веков назад. Она так и существует поныне, отдельно в обществе, компактно, в отдельной нише. Парси обычно занимаются такими профессиями, как ... архитектура, юриспруденция, медицина. Их район чище остальных, здесь больше порядка, спокойнее, насколько это возможно в Индии.

Наконец мы свернули с улицы к грандиозным, несколько разрушенным воротам, напоминающим руины древнего Персеполя (здесь огромные головы быков были завершением колонн), и подкатили к многоэтажному дому. Вообще здесь было что-то вроде дома для престарелых на американский манер, для небедных престарелых, со всем комплексом бытовых услуг, с медицинским персоналом. Но мы прошли не прямо, в фойе, а направо, к лифту за перегородкой. Разумеется, предварительно несколько раз спросили, кто мы и к кому, но всё же пропустили. Нажата кнопка (как я увидел только на обратном пути, вниз, единственная в лифте), и вот мы на верхнем этаже, пятом, что ли, и из лифта ступили ... прямо в гостиную, в длинную комнату, где на диване справа полулежала невероятно грузная дама, глядя в экран телевизора. Она так и не выказала к нам никакого интереса. Окна по всей левой стороне завешаны чем-то, похожим на циновки. Перед ними я заметил несколько поразительной красоты предметов, но разглядеть не успел: нас уже быстро провели сквозь ещё две или три комнаты и усадили в ... небольшом внутреннем дворике, где между нескольких небольших деревьев и кустарников у стен были, как в музее под открытым небом, расставлены изогнутые фигуры, на вид древние. Небо вверху над нами уже чуть потеряло блеск дня, начиная тускнеть, в преддверии заката.

Пока хозяйка, невысокая пепельно-седая дама, выясняла, желаем ли мы чаю или кофе, вошёл невероятно высокий, но и помимо роста сразу же обращающий на себя внимание человек, в длинной, почти до колен, белой рубашке и в белых же штанах и сандалиях на босу ногу. Волосы у него были ёжиком, щёки как-будто небриты, лицо его, напоминавшее странную птицу, с западинами тёмных кругов вокруг глаз, было на удивление знакомо. Он будто всё время вслушивался в неслышимые другим звуки, даже когда улыбался и здоровался с нами, да и позже, когда они с Диной стали обсуждать разного рода бомбейские новости, киношные и писательские.

Вдруг я вспомнил, что видел его в одном из недавних индийских кинофильмов, где он сыграл роль католического пастора. Звали его Киран, он писатель, издавший несколько романов. У этого человека никогда не было лёгкой жизни. Ещё младенцем его бросила родная мать: врачи ей сказали - не выживет. Он выжил почему-то, вырастили его родственники. Всю жизнь он был столь болезненным, что врачи не раз и не два говорили ему, что не жилец он. Киран, кажется, перенёс несколько операций. Но если не знать всего этого, можно лишь обратить внимание на его особенный взгляд, который словно исполнен неведомого другим людям знания. Не знаю, каков он на самом деле, в жизни, но мне он показался человеком удивительно обаятельным, мягким.

Пока они с Гину уютно беседовали в этом внутреннем садике, я стал оглядываться вокруг. Фигуры и скульптуры были удивительны, как в музее. Я в тот день пытался запечатлеть всё увиденное для вечности, а потому попросил разрешения сфотографировать поразившие меня предметы в гостиной. Может быть, это было несколько неучтиво, с индийской точки зрения. Дама, с солью-перцем возраста в волосах, повела меня осматривать весь дом. Поначалу отвела на самый верхний уровень, в верхний, больший сад, в котором всюду были совершенно антикварные предметы и скульптуры. Я не мог не спросить, что это и откуда, и она стала рассказывать родословную каждой древности. Оказывается, она член Индийского археологического общества, и они время от времени ездят по стране с экскурсиями. Недавно побывали в пещерных храмах Эллоры.

А это всё из разных концов Индии, все эти древние вазы или источенные временем, деревянные женские фигуры, поддерживающие, наподобие кариатид, свод сарайчика для садовых инструментов. В одном месте за кустиком притаился дракон китайской наружности. Где-то на основе из пористого камня были высечены фигуры животных, а между ними стояли здоровенные ... ступни какого-то божества, которое, по-видимому, так и растворилось в пучине времён, оставив лишь этот след. Красивейшая, графичная рыбина из тонкой проволоки висела на другой хибарке, в другом углу верхнего сада. "Это из Ориссы", сказала хозяйка. Пока я соображал, где это (Индия же большая страна), заметил, что на стенке написано мелом по-английски: "Прошу снимать обувь". Кто-то из слуг мелькнул на заднем плане, а когда я направился от хибарки к очередному экспонату, этот человек быстро подбежал к ней и, открыв дверь, исчез внутри...

Хозяйка дома тем временем умоляла меня не направлять объектив фотоаппарата на запад, в сторону моря. Я не успел спросить, в чём дело, как она разразилась тирадой про то, как однажды это сделал её племянник, так потом ей было сделано внушительное предупреждение, на самом высоком уровне: через улицу ведь - консульство США... Я взглянул туда. Дом как дом, в несколько этажей, за забором, в зарослях, никого не видно. "Там постоянно дежурят морские пехотинцы, они отвечают за безопасность здания, и, говорят, у них чуть ли не есть приказ стрелять...", - сказала дама.

Она провела меня по всей анфиладе комнат, что располагались вокруг внутреннего садика, где сидели и уютно беседовали Гину с Кираном. Это был, несомненно, очень богатый дом.

Тут к хозяйке пришла ученица, и она удалилась в одну из комнат, наконец, оставив меня одного. Через открытую дверь я слышал их негромкую беседу, на каком-то из бесчисленных индийских языков, гостья читала текст, они разбирали его. Впоследствии оказалось, что ученице уже за шестьдесят, это она захотела вернуться к корням предков, вспомнить язык родни, гуджарати, на котором с детства не говорила и на котором никогда не читала.